Иван Путилин и Клуб червонных валетов (сборник) - Страница 59

В углу обширного двора на железной цепи бешено рвалась и металась дворовая собака.

– У-у-у! – проносился по двору ее заунывный вой.

Путилин смело пошел к собаке.

– Ну-ну, дурак, с цепи хочешь? Сейчас, сейчас я тебя спущу, – ласково обратился он к псу.

Странное дело: злющий, здоровый пес при приближении незнакомого ему человека не обнаружил ни страха, ни злобы. Наоборот, он радостно взвизгивал, словно просил, чтобы его скорее спустили с цепи.

Путилин погладил собаку по голове, а затем ловко снял с нее ошейник.

– Ну, помогай, голубчик! – прошептал он. Ворча и тихо повизгивая, пес устремился к маленькому сарайчику, сложенному из толстого сруба. Подбежав к двери, он поднял голову и опять протяжно-заунывно завыл. Он принялся яростно, с ожесточением скрести лапами о дверь сарайчика.

– Я не ошибся! – тихо, но вслух произнес Путилин. – У нас с тобой, дружище, одинаковый нюх.

Дверь сарая была заперта на плохонький железный замок, болтавшийся на двух кольцах.

Великий сыщик выпрямился и насторожился.

Все было тихо. Глубоким сном спали «богатеи» села Бараны.

– Все равно… все равно… так или этак, – прошептал Путилин и быстрым движением вывинтил кольца, на которых висел замок.

Первым в темный сарайчик ринулся пес, за ним вошел Путилин.

Ужасный, отвратительный смрад ударил ему в лицо.

Это был настолько тяжелый запах, что он пошатнулся даже.

– Брр! Какой ужас!.. – вырвалось у него.

Он зажег свой потайной фонарь и огляделся. Сарай был набит разной рухлядью, вещами, которые, очевидно, хозяева не считали нужным держать в доме. Тут были какие-то поломанные сундуки с отвалившимися крышками, узлы с каким-то тряпьем, старые бадейки.

Середина сарая – земляной пол. И вот в нем-то только на половину был закопан труп мужчины. Голова и туловище до живота, предавшись уже полному разложению, представляли страшную картину.

Как ни было страшно и отвратительно это зрелище, Путилин низко склонился над трупом, отгоняя ласково собаку.

Он долго всматривался в него, потом встал, перекрестился и тихо пробормотал:

– Вовремя, вовремя я приехал…

С величайшим трудом ему удалось опять, замкнув сарай, посадить собаку на цепь: она не давалась и укусила его за большой палец правой руки.

…Я проснулся. Во дворе кричали петухи и их звонкое ку-ка-ре-ку смешивалось с ржанием лошадей, с мычанием коров и блеянием овец.

– Проснулся? Хорошо выспался? – услышал я около себя голос моего знаменитого друга.

Передо мной, когда я приподнялся с перины, стоял Путилин.

Он перевязывал палец и был бледен, утомлен.

– Что с тобой? – воскликнул я в испуге, вскакивая. – Что с твоей рукой?..

– Ничего особенного. Собака укусила.

– Когда ты вернулся? Ты спал? Что ты делал? Отчего ты так бледен? – засыпал я вопросами Путилина.

Он усмехнулся печальной улыбкой и ответил мне фразой, смысл которой я не мог тогда понять:

– Бледность лучше зеленоватой синевы, доктор. – Он поглядел на часы.

– Шесть минут шестого. Фургонщикам пора вставать. Одевайся. Хозяева уже подымаются.

Через полчаса мы сидели за огромным пузатым самоваром.

Хозяин опохмелялся. Его лицо было опухшее, сине-багрового цвета.

– Ну, как почивали, купец хороший? – хрипло обратился он к Путилину.

– Плохо, хозяин. Собака всю ночь выла. И так-то заунывно…

– На то и пес, чтоб лаять да выть, – сухо отрезала хозяйка.

– Это справедливо, – поддакнул Путилин.

– Что же, любезный друг: торговать будешь у нас? – продолжал хозяин.

– А то как же? Скоро начну. А потом, к вечерку, и дальше в путь двинемся.

И весь день мы торговали.

Торговля шла на славу. Почти все, что было, пошло по хорошей цене.

– Помилуй Бог, если бы я не был начальником сыскной полиции, я с удовольствием сделался бы деревенским фургонщиком! – тихо прошептал мне мой великий друг.

Особенно выгодной покупательницей оказалась молодуха Артемьева.

– Ох ты, раскрасавица моя! – подбивал ее Путилин. – Еще на синенькую разорись! Ишь у тебя какие денежки новенькие!

– Сама работала! – задорно отвечала молодуха.

– А не свекор с муженьком твоим?

Я заметил случайно, как побледнела при этом молодая женщина.

Вечером мы распростились с нашими хозяевами и со всем селом Бараны.

– Так не страшно ехать-то нам? – опять спросил Путилин самого Артемьева.

– Не боись… Никто вас не съест, – хмуро ответил он.

Мы тронулись в путь.

На почтовой станции

Потянулось однообразное, прямое, как стрела, шоссе, с его неизбежными верстовыми столбами.

Путилин был невозмутимо спокоен, а я, каюсь, испытывал и тревогу, и недоумение.

– Скажи на милость, Иван Дмитриевич, куда это мы устремляемся с тобой?

– Все прямо, – последовал лаконический ответ.

Мы проехали с час с чем-то, сделав двенадцать верст. Путилин круто остановил лошадь.

– Смотри, доктор, вот то знаменитое место, где произошло ограбление почты.

Налево возвышался высокий длинный пригорок, по краю которого тянулся перелесок из могучих высоких сосен. На желтом фоне песка эти сосны выделялись особенно рельефно.

С правой стороны тянулся довольно глубокий и длинный овраг, густо поросший кустарником.

Чем-то бесконечно тоскливым, унылым веяло от этой местности, и чувство ноющей тоски невольно закралось в мою душу.

– Подержи лошадь, я спущусь в обрыв, – сказал Путилин и быстро скрылся в овраге.

Пробыл он там с полчаса.

– Ну, а теперь поедем как можно быстрее дальше! – возбужденно воскликнул он и стал настегивать нашу сытую, сильную лошадку.