Иван Путилин и Клуб червонных валетов (сборник) - Страница 37

– Убить ее! Убить ее!

– Вы, – продолжал взвизгивать фанатик, – еще сомневаетесь? Вы говорите: «Она не совершила еще проклятого перехода?» Так вы, стало быть, ждете того момента, когда она уже сделает это? Когда проклятый христианин сожмет в своих объятиях розу Ливана? Этого вам надо?!

– Сын мой… сын мой! Ты – настоящий сын Иакова… ты – грозный представитель Адоная. Но пощади бедного Когана! Он – наш лучший, наш вернейший сын. Слушай, сейчас где находится Рахиль?

– Здесь. Клянусь святой Торой, я позаботился, чтобы она была доставлена сюда.

Фанатик еврей сделал возмущенный жест рукою и, подойдя прямо к столу, за которым заседал трибунал кагала, гневно произнес:

– О, пусть золото не испортит вашей совести!

– Мордухай! – гневно ответил ему в тон председатель Шолом.

– Так судите ее так же, как судили ваши отцы таких паскудных вероотступниц!

Перед страшным судом кагала

– Иди, иди, проклятая! – толкал в спину красавицу Рахиль ее палач – Мордухай.

– Позволь мне идти самой! – негодующе, горделиво произнесла красивая девушка.

Это была Рахиль Коган.

Она выпрямилась во весь свой стройный рост и с улыбкой презрения глядела на торжественное собрание.

– Что вам надо от меня?

В эту же минуту в «зале» заседания кагала появилась сгорбленная, старческая фигура старика еврея.

– Вы кто? – набросился на него Мордухай.

Вновь прибывший показывал на свои уши, на свой рот, жестами объясняя, что он – глухонемой.

– Кто это? – спросил председатель кагала.

– Глухонемой. Смотрите, ребэ Шолом: даже глухонемые камни, и те вопиют Иегове об отмщении! – торжественно произнес Мордухай.

– Ты – Рахиль Коган?

– Да.

Как горделиво, как удивительно спокойно звучал голос девушки!..

– Ты, Рахиль Каган, обвиняешься в том, что хотела изменить вере отцов твоих. Правда это?

– Прежде всего я хотела бы знать, кто меня судит. Кто вы?

– Кагал! – погребальным звуком раздался в ушах девушки ответ страшного трибунала.

«Кагал! Так вот он, этот страшный кагал, властно распоряжающийся судьбой бедного еврейства…»

Худо стало Рахили Коган.

Но страшным усилием воли она взяла себя в руки.

– Ах, вы – кагал? Так скажите мне, почему, на каком основании меня грубо вытащили из вагона и поволокли сюда? Как вы смеете…

– Тише! – прогремел голос «председателя». – Вы обвиняетесь в том, Рахиль Коган, что решили изменить вере отцов своих. Правда это?

– Правда.

Горделиво откинулась головка Рахили Коган.

– Что? – взвизгнул кагальный трибунал. Мордухай подскочил к столу и потушил одну свечу в семисвечнике.

– Погибла одна из дочерей Израиля! Горе вам, горе Израилю!

Чем-то бесконечно страшным повеяло в мрачной, душной комнате.

– Ты, ты, дочь Израиля, так откровенно, так свободно говоришь о своем страшном преступлении? Ты бросаешь в лицо твоему божеству такое оскорбление?

Торжественно звучит голос библейского старика.

– Я не оскорбляю Бога. Я не могу оскорблять того, кого люблю всеми помыслами моей души. Это вы – фарисеи – оскорбляете Его!

Волнуется Рахиль Коган.

– Как ты смеешь?! – гремит ей негодующий хор голосов.

– A-а! Вы хотите знать, «как я смею»? Извольте, я вам скажу!

Еще горделивее откидывается прелестная головка «ренегатки».

– Вы – талмудисты. Вы говорите, что бог Иегова запретил переход в иную, чуждую веру. Так. А теперь скажите: почему же вы, мужчины, переходите в «проклятую» христианскую веру? Почему вы, купаясь в «проклятой» купели, кротко говорите: «Крещаюся во Имя Твое, Господи…»

– А-а-ах! – прокатывается по судилищу исступленно-озлобленный крик.

– Вам можно? Вы делаете это потому, что вам выгодно, необходимо сделаться «проклятыми» христианами? А укажите мне такое место в заветах Господа, где бы обман получил оправдание? Вы смеетесь над всеми богами: над русскими, над еврейскими, над магометанскими, буддийскими. Иегова, Христос, Аллах, Будда – для вас звук пустой. Как же вы смеете меня, ради любви и веры в общую справедливость божества, идущую на муки, еще оскорблять? О, великий синедрион, я понимаю, почему ты осудил Иисуса из Назарета!

Не успела девушка окончить слов, как десятки плевков полетели ей в лицо.

– Проклятая собака! Ты умрешь, ибо такой волчицы Израиль не потерпит! Ты надругиваешься над всем священным для нас!

– Ну? – ликовал Мордухай.

– От имени кагала тебе, сын мой, объявляется сокровенная благодарность.

– За что вы меня мучаете? Почему вы схватили, выкрали меня?

Зашаталась Рахиль Коган.

– За то, дочь сатаны, что ты – изуверка проклятая. Отрекись! Вернись опять к нам! Согласна?

– Ни за что!

– Это твое последнее слово?

– Последнее.

– Ребэ Шолом, ваше заключение?

Ребэ Шолом поникнул своей седой головой.

Он хотел говорить громко, торжественно, но голос его дрожал.

Какая-то борьба происходила в нем.

– Я… я, как старший из старейшин кагала, объявляю: несмотря на все попытки и старания наши склонить Рахиль Коган к возвращению в лоно истинно правого юдаизма, мы потерпели поражение. Обуянная бесовской слепотой, Рахиль Коган противится этому, произнося хулу на святую Тору, на нашу святую веру. Посему мы постановляем предать ее каменьям, пыли и смерти.

Глухонемой старый еврей подошел к столу, за которым заседал трибунал кагала.

Он нагнулся, поднял камень каким-то чудом очутившийся в его руках и бросил его в девушку.

– О! Вот истинный сын Израиля! – захлебнулся в восторге Мордухай.

– Ведите ее!

– Сейчас?

– В Библии сказано: «Не пройдет и часа, как ты, преступившая завет, будешь умерщвлена».